Про Жмеринку пишуть

Ляля Нисина: “Живу в Австралии, но влюблена в Жмеринку!”

Спросите любого жмеринчанина, и вы получите безапелляционный ответ: «Жмеринка – не просто город, а большой город, и ни в коем случае не местечко!» Жмеринка не просто станция, а узловая станция, там не просто вокзал, а самый красивый вокзал в мире, или, в крайнем случае, на всей Юго-Западной железной дороге. Любой житель расскажет вам, что в Жмеринке всегда останавливалась царская семья по дороге на юг, и, что удивительно, это правда. В Жмеринке была не одна, а две главные улицы – Московская и Студенческая, а вот улица Ленина никогда главной не была. Для меня центральной улицей всегда была улица Октябрьской революции. В Жмеринке ее называли Окрев. Так и писали на конвертах: ул. Окрев, 25. Долго для меня оставалось тайной полное название улицы. Я представляла, что Окрев – это писатель, и, конечно же, с бородой, как у Льва Толстого. Одним концом Окрев упиралась в вокзальный тоннель, куда мне было строго-настрого запрещено ходить, а другим спускалась к базару. Сверху можно было окинуть взглядом всю базарную площадь, оценить, большой ли сегодня привоз. Зимой спуск с обледенелой горки был сущим наказанием, люди хватались руками за заборы, стараясь не оступиться. Весной и осенью «большой» город Жмеринка тонул в грязи, и базарная площадь представляла бесподобную картину: покупатели пробирались через залитую жидкой грязью площадь, балансируя с кирпича на кирпич. Кто-то обязательно падал, роняя в грязь только что купленные яйца. Главное веселье начиналось, когда весь базар ловил убежавшую курицу или гуся. Перед воротами стоял киоск «Союзпечати», где работала дочка моей няни, Большая Нина. Бабушка всегда оставляла меня в киоске, чтобы я не «месила грязь», а Большая Нина разрешала продавать старые газеты. На вопрос: «Сколько?» – нужно было отвечать: «Сколько не жалко!». Деньги за старые газеты я ссыпала в отдельную коробочку – Большая Нина собирала на приданое. Чуть дальше за базаром начиналось бывшее село Большая Жмеринка. Село это когда-то действительно было больше большого города Жмеринки. В Жмеринке все знали друг о друге все. Стоит закрыть глаза, и слышу: «Сашка, бездельник, возьми у докторши бидончик! Занеси им на гору и поставь через забор в тенечке! Возьми еще с-под телеги потроха и пройди во двор насыпь ихней собачке!» «Мадам докторша, вы ж помацайте, это ж не птица, а чистый конь! Вы ее с месяц будете кушать!» «А она ейному начальнику сказала: «А какое вы право имеете мне «твою мать» говорить, вы же мне не муж!» «У меня берите, мои яйца один в один! Как на фабрике делали!» «Вот так она и терпит его и родит каждый год, уже деток трое!» Выйти с дедушкой «в город» – а «городом» назывались две главные улицы – было упражнением по воспитанию терпения. Каждые два шага кто-нибудь останавливал «доктора» и принимался рассказывать о своих болячках: «Так вот, когда я в сортир иду по большому, оно просто екает!»... Став старше, я стала «самостоятельно» ездить в Жмеринку. Поезд назывался «Жмеринка-Жмеринка» – загадка, ответа на которую не знаю до сих пор. Мама или папа сажали меня в поезд, а через час бабушка или дедушка встречали меня в Жмеринке. Однажды в больнице случилось что-то непредвиденное, и дедушка не смог меня встретить. У вагона стоял начальник вокзала и спрашивал всех выходящих: «Вы докторова внучка?». Он сам вывел меня через тоннель на Окрев: «Доктор велел отправить в нужном направлении, – сказал он. – Следуй по месту назначения». Я бодро шагала по Окрев, пытаясь понять, что же он такое сказал про «назначение направления».

Жмеринка моего детства...

Дедушка стоит у калитки; проходящие мимо мужчины снимают шляпу, женщины кланяются и говорят: «Здрасте, доктор!..» Доктор Окс, доктор Беренштейн и директор школы Ягнетинский собираются у дедушки «на пулечку». Ожидая, пока закончится затянувшийся прием больных, они показывают мне карточные фокусы. Иногда дедушка зовет «коллег» в кабинет. Значит, интересный случай! Мне удается прошмыгнуть вместе с ними и занять свое обычное место под столом. Они долго обсуждают какое-то «ягодичное прилежание» (имеется в виду «предлежание плода» – Ред.), женщина плачет, а я под этот шум засыпаю, привалившись к тумбочке письменного стола... Клавин папа, дядя Володя, привозит газовые баллоны, садится пить с дедушкой чай и долго ругает американского президента, кубинцев и еще каких-то «гоминданов». Звонит телефон. «Володя у вас? – спрашивает какая-то женщина. – Так вот скажи ему, что я уже слепила котлеты, а газа нет!»... Хорошо помню историю неудачного замужества Большой Нины. Сердце Большая Нина отдала заезжему студенту-москвичу. Звали москвича Аркадий, был он невысок, едва ли выше самой Нины, полноватый, уже лысеющий со лба. Зато единственный в Жмеринке танцевал твист и обещал забрать Большую Нину в Москву. Свадьбу играли, конечно же, в вокзальном ресторане. Жених с невестой принимали подарки и деньги в конвертах. Подарки складывали на столик у стены, а конверты Аркадий засовывал в карман пиджака. Когда все собрались и сели за столы, а Нина Ивановна прочитала «по бумажке» напутствие молодым, все закричали «горько!..» Хватились жениха. Искали, бегали по всему вокзалу. «Москвича ищете? – полюбопытствовал начальник вокзала. – Так от он на Будапештский сел, отошел в 6:05. Сейчас, небось, к Виннице подъезжает». Больше всего в этой истории женскую половину населения Жмеринки удивило обстоятельство, что пресловутый жених «супружеского долга не исполнил». А ведь мог сбежать через день, или, скажем, два. «Невесту оставил, а со всеми конвертами уехал!» – возмущались женщины. Большая Нина взяла отпуск и уехала к бабушке в город Козятин переживать. Там, переживая, она через месяц вышла замуж за козятинского учителя и привезла его в Жмеринку, где, как она сказала, «больше переспективы» – действительно, в большом городе возможностей больше. А Жмеринка, как я уже не раз говорила, город большой. В Жмеринке, как в любом уважающем себя провинциальном городе, был свой городской сумасшедший. Он был очень интеллигентным сумасшедшим и местной достопримечательностью. Звали его Лобек, уж не знаю, имя ли это, или прозвище, но никто его иначе не звал. Лобека любили. Сколько раз видела, как зазывали пообедать. Считалось даже, что он приносит удачу. Лобек ходил кушать не ко всем. Дразнить его было неинтересно. Мальчишки кричали ему в спину: «Лобек-псих!», а он поворачивался, снимал шляпу и кланялся: «Здравствуйте, дети!». Стареньким уже Лобек попал в больницу – к нему не прекращался поток посетителей. Когда Лобек умер, хоронили всем городом. Вместе с умалишенным Лобеком ушла, канула в лету моя сумасшедшая старая Жмеринка. Теперь там все совсем по-другому... На месте дома, где жила подруга Клава, построили новый универмаг. Главная улица стала «пешеходной зоной», а на углу Окрев высится большой кинотеатр. И превратилась Жмеринка из уникального местечка в типовой современный районный центр. А жаль...

Ляля НИСИНА, Австралия, "Жмеринська газета" від 01.08.2014р.

Пиня из ЖМЕРИНКИ

Передо мной лежит куча документов. На каждой бумажке – сухие цифровые выкладки, подсчеты, анализы. А когда всё это прочитаешь, хочется задать такие, например, вопросы: Можно ли построить дом из ваксы? А из соды? Можно ли сытно питаться гвоздями? И оказывается, что всё это можно. Для этого только необходимо поехать в Жмеринку и там войти в доверие к Пине Палтиновичу Мирочнику. Вот это фокусник! Всем фокусникам фокусник! Что перед ним звезда Госцирка Кио с его таинственным сундуком, в котором исчезает штатная дама-невидимка! Но забытый Госцирком, Пиня Палтинович Мирочник вынужденно пребывает на скучнейшей должности руководителя промкомбината Жмеринского райпотребсоюза. Ни тебе аплодисментов! Ни тебе восхищённых рецензий! Помня о том, что Кио в своё время выступал с 75 ассистентами, Пиня Палтинович тоже окружил себя надёжными помощниками, хотя, надо отдать ему должное, до цифры «75» он не дошёл. Немного, но не дошёл. В свой промкомбинат Пиня Палтинович на должность начальника химцеха взял Давида Островского. Соответственно, сын Давида стал агентом по снабжению. Рахиль Палатник расположилась за столом главного бухгалтера. Соответственно, зять сей Рахили, Шая Пудель, стал её заместителем. Плановиком стала Роза Гурвиц, а муж её стал начальником снабжения. Шурин Пини Палтиновича, Зяма Мильзон, занял позицию в хозяйственном магазине. В других местах расположились Яша Дайнич, Буня Цитман, Шуня Мирончик, Муня Учитель, Беня Рабинович, Исаак Пальтин и другие. Нетрудно представить себе, какие волшебные явления могли демонстрироваться при такой расстановке сил. Особенно если учесть, что жмеринский районный прокурор тов. Лановенчик до того увлёкся длительным созерцанием этих явлений, что совсем позабыл о своих самых что ни на есть прямых обязанностях. Пиня Палтинович волшебником стал не сразу. На первых порах ему удавалось далеко не всё. Так, в 1936 году он был исключён из партии за совершение религиозного обряда и заодно нечистых сделок. К 1941 году он стал уже опытней и сумел, будучи и поныне совершенно здоровым, заболеть как раз в последней декаде июня 1941 года. Это позволило ему уехать в сторону, прямо противоположную фронту. После войны Пиня Палтинович обосновался в Жмеринке. В 1946 году он снова вступил в партию, ловко скрыв, что один раз ненароком в партии уже побывал. У Пини Палтиновича семья из шести человек, не считая двух братьев жены, которые, имея такого шурина, сдуру проживают за границей. Семья Пини живёт в богато обставленной четырёхкомнатной квартире. Все его пять иждивенцев нигде не работают, хотя медициной им это никак не противопоказано. Ежегодно супруга Пини с потомством отбывает в благословенные курортные земли. В самом деле, зачем им работать, если Пиня Палтинович и без того может держать дом на широкую ногу?..

Правда, когда знаешь размер заработной платы Пини Палтиновича, всё выше перечисленное становится несколько непонятным, но если бы все понимали фокусы, не было бы и фокусников. Нет охоты подробно писать о фокусах Пини Палтиновича и его верных ассистентов, ибо, как, наверно, догадывается читатель, название этим фокусам – жульничество. О фокусах этих подробно и точно написано в актах, протоколах, справках и прочих документах. Там всё описано. И как по заключению Давида Островского и Муни Учителя были списаны «в брак» 56 800 железных коробок для ваксы. И как потом эти коробки, наполненные ваксой, перестав быть «браком», появились в руках спекулянтов. Ах, какой изумительный по благородству поступок совершил в связи с этой операцией Давид Островский! Оказывается, он бракованные коробки сдал как утиль заготовителю райпотребсоюза Бене Рабиновичу, а полученные за это тридцать целковых чистоганом внёс в кассу промкомбината. Какая честность! И ловкость заодно! На рынке в Жмеринке (да и не только в Жмеринке!) всегда можно купить с рук за три рубля пакетик питьевой соды. Государственная цена этому пакетику – ровно 45 копеек. Эту соду оперативно производит промкомбинетор Пиня Палтинович. И в каком количестве! В одном только 1952 году он выпустил почти сто тысяч пакетиков! По документам выходит, что вся эта сода реализована через Жмеринский райпотребсоюз. Но как же тогда она попала в руки спекулянтов не только Жмеринского, но и многих других районов Винницкой области? И неужели жмеринцы так пристрастились к пининой соде, что едят её с утра до вечера столовыми ложками? Не может же население целого района страдать непроходящей изжогой? Нет, с содой совершён свой фокус. Его могли бы объяснить бывший директор межрайбазы Окнянский и его заместитель Дарман. Но им объяснять не к чему, так что нац остаётся только посмотреть на обнесённый забором особняк Дармана, купленный им за 56 тысяч рублей. Получая заработную плату в размере 910 рублей, нелегко ему было сэкономить такую сумму. Небось, голодал, сердечный!.. А проезжая через Житомир, мы можем заодно посмотреть и на дом, который за 50 тысяч рублей приобрёл выгнанный из жмеринской базы Окнянский. Этому ещё тяжелей.

Дарман – тот уже работает заместителем директора Жмеринского райпищекомбината, а Окнянский, бедняга, уже год ходит безработным. Небось, на одном хлебе да воде существует... Да, привольно жуликам в Жмеринке! Вот они и резвятся под самым носом у районного прокурора. Прибыл металл для изготовления строительных гвоздей. Какое, к чертям, строительство, если кустари-сапожники стоном стонут, жаждут по любой цене купить сапожные гвозди! И промкомбинатор Пиня Мирочник выбрасывает на рынок тонны сапожных гвоздей. Между прочим, жмеринский прокурор на эти гвозди слегка накололся и даже завёл о них специальное дело. Но в суд дело это он не передал. Говорят, изучает документы. Целый год изучает. Серьёзный человек – прокурор в Жмеринке, жаль только, что он безопасен для жулья. В чём только не замараны руки жмеринских фокусников! И в ваксе, и в синьке, и в халве, и в подсолнечном масле, и в меду, и в патоке. Жулики обнаглели. Недавно Додик Островский заявил: «Дайте мне деньги, и я вам в два счёта достану шагающий экскаватор». Хорошо, что Пине Палтиновичу экскаватор не нужен, так что можно быть уверенным, что денег на это он Додику не даст. Товарищи из Винницкого облпотребсоюза! Последние наши строки к вам. Мы прочитали несколько ваших постановлений, касающихся деятельности шайки Пини Палтиновича. По правде сказать, мы устали читать рассыпанные там «объявить выговор», «указать», «предложить» и прочее. Не переоцениваете ли вы, товарищи, воспитательного значения этих своих постановлений? Да и кого вы пытаетесь воспитывать? Да ещё с таким трогательным терпением? Не лучше ли будет поручить это дело наконец областной прокуратуре? Там должны знать, как нужно обращаться с жуликами.

Василий Ардаматский, советский журналист, киносценарист, писатель историко-приключенческого жанра патриотической направленности Журнал «Крокодил» 20 марта 1953 г.

«Жмеринська газета» рекомендує для читання новелу залуженого журналіста України Віктора Підлубного

Бриллиант и яйца

Практикум по эффективному сетевому маркетингу

(по-Жмеринськи)

Тиха украинская ночь... И темна. Света и днем хватает, и нечего лампочки по ночам жечь. Ночью надо спать. А если не спится, то выйди себе на двор, сядь, где поудобнее, прислонись к нагретой за день стене и глазей на рассыпанные по небу звезды.

Пиня любил ночь. Ночью ничто не отвлекало взгляда, а также слуха и обоняния, а потому и мысль текла плавно, без водоворотов. Ночью даже есть не хотелось. Может потому, что чувство голода уступало место чувству единения с тихой музыкой мироздания, застывшей в звездной россыпи. А может потому, что ночью не пахло соседскими котлетами, эдакими хорошо прожаренными, с лучком, с протертой картошечкой, в крупинках панировочных сухариков... Вот и этой ночью Пиня думал не про котлеты. Он думал про сетевой маркетинг.

Про эту гениальную американскую придумку ему намедни рассказала соседка Галка, да так живо, да в таких красках, что Пиня тут же проникся придумкой – простой, как солдатская табуретка, и хитрой, как директор местечкового ломбарда. Тут бы, не думая, сразу браться за дело, но Пиня решил американскую придумку чуток усовершенствовать, да так, чтобы стать «бриллиантом» сетевого маркетинга не отрывая задницы от завалинки, на которой он сейчас сидел. Слово «бриллиант» Галка сладострастно повторила столько раз, что оно запало Пине глубоко в душу и сверкало там, в потемках. Академий Пиня не кончал, школу окончить тоже не получилось, слово «маркетинг» было незнакомым, но он знал слово «сеть», вот над этим термином он и размышлял, сидя под звездным украинским небосводом. Когда утро нежным цветом окрасило стену пининой хаты, решение было готово и как в бронзу отлито в четкую последовательность маркетингового плана. Пиня встал, подтянул штаны и понес отлитое в народ. Первым из народа попался Яша, куда-то спозаранок спешивший, наверное, на базар, осторожно неся что-то в корзине, наверное, на продажу. – Яша, стой! Яша остановился, нетерпеливо переминаясь и старательно пряча корзину в собственную тень.

– Яша, у тебя там что? – спросил Пиня, и, не дав ответить, предложил:

– Покупаю! – То яйца. Тебе сколько? – А сколько их там? – Четыре десятка.

– Тогда все. Занесешь до хаты через час, ладно?

– А деньги?

– Там же. Яша еще размышлял, что лучше – поверить Пине и через час получить деньги за все яйца или все же продолжать бежать на базар, откуда вполне можно вернуться, продав не все – а Пини уже и след простыл. Пиня уже летел к ломбарду, носящему пошлое, но хорошо продуманное название «Клондайк», который в местечке открывался с первыми петухами, потому как именно в эти часы похмельные мужики готовы были сдать все, что угодно, за сколько угодно. Пиня смело распахнул дверь и с порога спросил:

– Золото принимаем?! Приемщик, он же директор, он же владелец 100% акций АО «Клондайк», и он же бывший председатель районного профсоюза работников культуры Лева Круглый смерил Пиню недобрым взлядом, продолжая прицельно тыкать в клавиши калькулятора.

– А бриллианты?!

– Пиня, тебе чего? Насколько я знаю, ты ж не похмеляешься...

– Лева, не задавайте мне встречных вопросов, а то бриллианта вам не видать.

– Да? Ну, и где он? – Вы меня смешите, Лева! Вы же деловой человек! Стал бы я бегать по городу с бриллиантом в кармане, в котором могут быть дырки. Ведь могут? Или вы так не думаете? – Могут, могут... Думаю, в те дырки может провалиться даже очень крупный камень. У тебя конечно же крупный?

– Откуда мне знать? Я ж не ювелир... Лева вздохнул, и с досадой продолжил долбить в клавиши калькулятора, что, впрочем, не помешало ему услыхать пинины слова:

– Двенадцать целых и семьдесят шесть сотых карата – это как, крупный? На былой профсоюзной работе Лева настолько изучил человеческую породу и ее манеру изощренно лгать, что для него не составляло никакого труда уловить тот самый момент, когда его хотят, что называется, наколоть. Он называл его про себя моментом истины. Но от пининых слов Лева даже испариной покрылся, поскольку за теми словами момента истины не просматривалось.

– Да, Пинхус, это очень крупный камень. И мы можем договориться?

– А для чего я, по-вашему, пришел?

– Пинхус, а давайте не станем терять времени и начнем разговор с самого конца: сколько вы за него хотите?

– Три доллара. Лева откинулся, стул под ним удивленно скрипнул. В пыльной тишине ломбарда повисла пауза, во время которой в голове Левы заработал его внутренний калькулятор, пересчитывая не цифры, а десятки «да» и «нет», пока не остановил счет на «да». И на самом деле, ну чем он рискует, тремя ничтожными бумажками? А если этот сумасшедший и на самом деле нашел где-то камешек? Лева выдвинул ящик стола и вынул оттуда три замызганные банкноты, приготовленные им для «крыши» – участкового Сницаренко.

– Деньги – вот они. А когда я увижу бриллиант?

– Через сорок семь часов. Скажи Пиня «через два дня» или «через 48 часов», Лева наверняка положил бы доллары назад в ящик стола. Но за цифрой 47 он как-то опять не уловил момента истины, деньги остались в протянутом состоянии, Пиня их осторожно взял и не прощаясь выскочил на улицу. Лева оторопело посмотрел на незакрытую дверь, плюнул и с треском ударил по клавишам калькулятора, того, что лежал на столе.

***

Когда Пиня прибежал до хаты, там уже топтался, изнемогая, Яша с яйцами. – Заходи, – распахнул калитку Пиня, а сам зашел в хату и вынес оттуда колченогий стол и стул, а также стопку древних квитанций, на которых крупными буквами читалось «квитанция», а мелкими «ежеквартальный ветосмотр крупного рогатого скота». Сев за стол, Пиня разгладил квитанцию и строго спросил:

– Там точно сорок? Или будем персчитывать? Яша набрал было воздуха в грудь, но Пиня его упредил:

– Даю полтора доллара. У тебя сдача будет? И вынул из кармана две буро-зеленые банкноты, положив их на стол. Яша с шумом выдохнул, и захлопал глазами. Пиня тем временем вписал в квитанцию крупные цифры 40 и 1,5. Одну банкноту приколол к квитанции скрепкой, вторую отдал Яше, и сказал ему опять строго:

– Распишись. Разменяешь, принесешь сдачу – получишь остальное. Яйца поставь вон там. Все, иди. Будут еще яйца – заходи. Запыхавшийся Яша возник у пининой калитки уже через полчаса, и снова с яйцами в руках. То были не его яйца, а Михалыча, которого он тормознул по дороге на рынок, выкупив весь товар – три десятка – за 1 доллар. Пиня вписал в квитанцию цифры 30 и 1,1. Спросил: «Сдача будет?» И не дожидаясь ответа, вынул из кармана и подсунул под скрепку еще один доллар.

– Ну что, Яша, как видишь – совсем не плохо. За час ты заработал 2 доллара и 60 центов. Расчет произведу, как только, так сразу. Иди. Будут еще яйца – приноси. Яша как зачарованный смотрел на подколотые купюры, которые шевелил утренний бриз, и впервые за многие годы ощущал себя представителем так называемого среднего класса. Замаячили перспективы, открывались возможности...

Жмеринка – городок маленький. Посеянный Михалычем слух о том, что за яйца теперь дают твердую валюту, моментально облетел всех яйцепроизводителей, они без труда вычислили, кто и где дает, а потому у пининой калитки скоро образовалась очередь. Вызывая яйценосцев по одному, Пиня выписывал очередную квитанцию, подкалывая к ней доллары, которые незаметно вынимал из-под скрепки предыдущего документа о купле-продаже.

А в это время проснувшиеся жмеринские домохозяйки, придя на рынок, обнаружили, что на прилавках нет ни одного яйца. Так ничего и не поняв, хозяйки так ни с чем и разошлись. Но когда и на следующее утро яиц на рынке не обнаружилось, то началась легкая паника. И она была обоснованной, поскольку все яйцепроизводители длинной очередью стояли у пининой калитки, обсуждая две актуальные темы: каков с утра на биржах курс доллара и где бы в Жмеринке найти разменные центы. Вдоль очереди носился Яша, предлагая фьючерсные спекулятивные сделки, но все крепко держались за свои яйца, не уступая их перекупщику. Пиня вышел к народу, и сделал заявление: из соображений конъюнктуры сегодняшняя закупочная цена снижается на 0,1 доллара за десяток. И объяснил ситуацию так: «Мои активы за вашими курами не поспевают». В народе послышался ропот, но никто из очереди не ушел. Заметив это, Пиня поманил к себе менеджера по фьючерсным сделкам и что-то шепнул ему на ухо. Яша сбегал за тележкой, назрузил ее яйцами и куда-то повез. Очередь, спросила: куда это? Яша ответил: на базу. На самом деле он повез яйца на базар, вернее, на рынок, где в атмосфере ажиотажного спроса мгновенно продал всю партию по завышенной в два раза цене, причем продавал исключительно за доллары, которые, как ни странно, у домохозяек нашлись...

Жмеринка – городок маленький, а потому к обеду яйцепроизводители уже знали, что рыночная цена на яйца неожиданно взлетела вверх. Но поскольку куры, действительно, никак не поспевали за конъюнктурой, то их хозяева все как один бросились назад к Пине. И он быстро распродал скопившиеся у него неликвиды, но уже по цене на 50 центов выше закупочной. Через час рынок, то есть, базар был заполнен яйцами под завязку, но спроса на них уже не было, уже все население было с яйцами. А потому нетрудно догадаться, куда ранним утром следующего дня бросились несчастные яйцепроизводители...

Но Пини дома не оказалось. На калитке была пришпилена бумажка, и на ней значилось: «Ушел на базу. Скоро буду». На самом же деле Пиня шел по направлению к ломбарду, потому как приближался означенный им сорок седьмой час.

– Привет, Лева. Директор заведения оторвался от калькулятора, и не сразу вспомнил, с чего это Пиня возник в дверях. Но вспомнив, глянул на часы, хмыкнул, откинулся, и стул под ним вопросительно скрипнул.

– Вы точны, как англичанин. Я полагаю, сэр, вы принесли мне камень? – Нет, Лева, я принес вам деньги. – Да? Ну, и на том спасибо. – Вот, – и Пиня протянул владельцу АО «Клондайк» почти новенькую

пятидолларовую купюру. – Сдачи не надо. Пиня уже собрался было уйти, но Лева его остановил. – Я так понимаю, коллега, что бриллиант – это таки немножко блеф? – Если эта ерунда вас так сильно смущает, то я вам скажу так, коллега: нет, таки не блеф. И Пиня вышел из ломбарда, сверкая от удовольствия. И пошел до своей хаты. Но шел так, будто направлялся в собственный офис.